А.Бирштейн - "Коллекционер" и "От сына"

[ФЕДОРИН 2 727]

2 часа назад, нахалёнок сказал:

видел я этот допрос. реально страшно! как они ему в 3 горла кохвий вливали... а пытка плюшками-так это доктор Менгеле отдыхает!!! я ж потом 3 ночи заснуть не мог.

Завидовать нехорошо - заходь и тебя "попытаем".

[gvele 16 576]

2 минуты назад, ФЕДОРИН сказал:

Завидовать нехорошо - заходь и тебя "попытаем".

Не! Только не это!

Он же выпьет у Вас весь кохий и переест все плюшки на три года вперёд!

А мне потом не достанется!

[ФЕДОРИН 2 727]

1 час назад, gvele сказал:

Не! Только не это!

Он же выпьет у Вас весь кохий и переест все плюшки на три года вперёд!

А мне потом не достанется!

А ты не "зивай и паспивай".

[нахалёнок 7 497]

ОДНА, НО ПЛАМЕННАЯ СТРАСТЬ

Александр БИРШТЕЙН

Много раз слышал фразу: «Бывших одесситов не бывает!» Так это или не так, сказать затрудняюсь. Всякое на ум приходит. А вот другое утверж­дение, похожее на это, отстаивать готов денно и нощно. А звучит оно так: «Бывших коллекционеров не бывает!»

Это я знаю точно. Сам такой. Был нумизматом лет пятьдесят, наверное. Потом в 90-е пришлось с коллекцией расстаться. Помаялся, помаялся и… стал собирать солонки.

Суть в том, немалая часть человечества часть заражена неким вирусом. Вирусом собирательства. И неважно, что они собирают: монеты, марки, крышки от пива или вообще разницу между «купил» и «продал». Важно то, что они больны – кто легко, кто тяжко – прекрасной болезнью коллекционирования.

Есть просто коллекционеры, есть коллекционеры от лукавого, а есть коллекционеры от Б-га. Об одном из них я хочу рассказать. И не потому, что считаю его своим учителем, а потому, что достижения его в науке «нумизматике» велики. Ну, и наука его очень даже впрок пошла, а радость от общения, а… Нет, не дело выпаливать все и сразу. Лучше по порядку.

Монеты я стал собирать лет с семи. Всерьез – с определением темы, направления – лет с тринадцати. Собирал русские рубли и советскую хронологию.

Мой покойный (как обидно это говорить!) товарищ – коллекционер и КВНщик Ян Гельман – как-то написал шутливую поэму о коллекционерах Одессы. Там были строки и о моем папе.

Витя в Васю влил портвейна,
Чтоб надуть его потом,
Честным именем Бирштейна
Прикрываясь, как щитом.

 

Витя и Вася – вполне реальные персонажи нумизматического сообщества, по-своему яркие и заметные. А Бирштейн – это мой папа.

Честное имя моего папы никогда и никем сомнению не подвергалось. Именно он, с моей хилой помощью, сумел собрать потрясающую коллекцию русских рублей, которую я умудрился «промотать» лет за пять-шесть. Правда, эти пять лет были самыми трудными в моей жизни. Девяностые…

Но коллекция была! Я помню почти каждую монету, ее место в каталогах Гиля, Петрова, Ильина с Толстым, даже Мигунова. А еще помню и многих людей. Они достойны того. Коллекционеры! Кого-то я любил, кого-то терпеть не мог, но было, было в них что-то совсем особое, необыкновенное.

Сначала папа собирал марки. Советы, Гер­манию и «Земскую почту». А я – монеты. С марками у меня дело не пошло. Пытался… Но не увлекся. А с монетами как-то сразу интересно стало.

Решил я собирать все номиналы русских и советских монет просто по годам. Пока. А потом поумнею и начну копать глубже. Скорее бы!

Пришлось отправляться к магазину «Филателия» на Греческой площади. Этот мой визит туда оказался крайне неудачен. Меня зацапали дружинники. Я только присмотрел себе полтинник Николая II 1898 года. За него хотели три пятьдесят. (Речь идет о деньгах до реформы 1961 года.) И никакого обмена! И я решил продать горсточку иностранных монет, которые захватил с собой. Конечно же, покупателем оказался дружинник, конечно же, я очутился в Штабе народной дружины, что был тогда во дворе кинотеатра «ХХ лет РККА» (потом кинотеатр «Украина»).

Движение дружинников тогда, видимо, только начиналось. Среди них не было озверевших сволочей, называвших себя «Легкая кавалерия», с красными повязками, возникших на наших улицах после Всемирного фестиваля молодежи 1957 года. Они стригли парней с коком, распарывали брюки-дудочки… Но эти дружинники еще такими не стали. Я так убедительно ревел, рассказывая, что хотел просто купить монету моей мечты, что был отпущен восвояси. Монеты мне вернули!

Еще с месяц я боялся даже подходить к «Фила­те­лии». А потом… Знаете, это в крови. И это невозможно воспитать в себе. Или ты коллекционер, или нет.

Но если ты коллекционер, то внутри тебя горит какой-то огонь, все время толкающий тебя на поступки, делающий ненасытным и иногда бессовестным. В принципе, это отдельная тема, и я ее обязательно коснусь. Потому что многие поступки коллекционеров невозможно объяснить ни с помощью логики, ни с помощью морали. Это долгие и обычно не смешные истории.

Там же, у магазина, я узнал, что, оказывается, есть такое Общество коллекционеров, что собираются они на улице Гоголя, 12, около Главпочтамта¹ по воскресеньям и средам. В ближайший урочный день я помчался туда. Ага, тот случай! Ребятню пускали только с родителями. Так что путь наш – опять же, я не один был такой! – доходил только до площадки второго этажа, до заветной двери… А дальше – как на стадионе:

– Дяденька, проведите!

Кто-то соглашался. Но у двери по очереди дежурили два цербера. Председатель секции нумизматов Марк Владимирович Кульберт был цербером добрым, а его заместитель Всеволод Афри­­ка­но­вич Казанцев – злым. Еще каким злым! С ним договориться было невозможно. В 1980-90-е годы мы с Севой Казанцевым сдружились, перезванивались, охотно общались. Правда, когда я напоминал ему о своих детских обидах, он хмурился и уверял, что этого не было и быть не могло.

 

А коллекция моя росла. В ней появились даже николаевские рубли. Покупал я их у Глеба Семеновича Хейфеца. Ему было за пятьдесят. Развеселый такой был. Меня он как-то сразу выделил.

– Привет! – говорил. – А я специально для тебя принес… – и доставал очередной николаевский рубль. Если у меня не было денег, давал монету в долг, соглашаясь ждать, пока я распродам свои монетки. И еще: он никого не приглашал к себе домой. То есть, приглашал, но только до ворот своего дома в Краснофлотском переулке. Исчезал ненадолго и появлялся с монетой в руке. В те времена коллекционеры легко и охотно приглашали к себе, показывали монеты. Хвастали приобретениями. Даже я, мальчишка, удостаивался быть гостем взрослых, пожилых людей.

А что же мой папа? О, у него, как я понимаю, настали печальные времена. Мама требовала продать коллекцию марок и «жить по-человечески». Отец очень любил маму. И не устоял. В дом зачастили покупатели. Приходил Владимир Лазаревич Петридис, сын грека-эмигранта из Турции, спортсмен-гребец, тренер и патриот Одессы. Еще бывал серьезнейший собиратель «Земской почты», папин коллега по работе, архитектор Герман Леонидович Гевирц, собиратель «Авиапочты» Константин Алексеевич Кабардинцев… Еще один человек, имя которого я вам не назову. Не хочу! Тем более, что папа его в дом не пустил. И правильно! В Общество его тоже не пускали. Как и нас, мальчишек. Но он-то был взрослый, немолодой человек… Позже я узнал, что в оккупацию у него была возможность выкупить из гетто жену-еврейку, причем снабженную надежными документами. Для этого надо было отдать румынскому генералу коллекцию марок. Очень редкую. Он коллекцию не отдал. Жена его погибла. Когда об этом узнали, он стал изгоем.

Но вернемся к папиным маркам. Они были проданы. А папа заскучал, затосковал. Папа мой родился коллекционером! Он не мог без этого.

Все решилось как-то само. Началось с того, что я купил мой первый «серьезный» рубль 1818 года. Он был больше николаевских – «николашек», как я их стал называть, – и, как по мне, красив необычайно. Буквально через два дня я выменял рубль 1817 года. Отдал, правда, медную Саксонию 19 века и монетку Люксембурга. Короче, я стал обладателем сокровищ!

То же самое, видимо, посчитал папа, ибо выразил желание пойти со мной в Общество. Это было в конце сентября 1960 года. Через месяц мне стукнет четырнадцать. Впервые я пришел в общество не на птичьих, а на законных правах! Папу тут знали. Тогда большая часть нумизматов собирала и марки. Почти со всеми мне предстояло еще познакомиться и общаться долгие-долгие годы.

Однажды я, как обычно, после школы побежал к магазину «Филателия» и… встретил там папу. Увидев меня, он слегка смутился. Вскоре он принес целых 22 рублевика 19 века.

– Все, папа, – сказал я, – теперь ты коллекционер и просто обязан водить меня в Общество!

– Что я еще обязан делать? – спросил папа.

– Как что? Покупать мне разные монеты!

– Тебе?

– Ну, нам… – разрешил я. Честное слово, я именно так и планировал. А вышло не совсем так. Папа стал настоящим собирателем, а я, скорее, приложением к нему. Но я об этом не жалею. Совместное коллекционирование положило начало такой дружбе, такой любви и привязанности, о которых можно было только мечтать. И это счастье!

Папа действительно стал ходить со мной в общество. А я, уже не опасаясь грозного Казанцева, стал знакомиться со всеми-превсеми коллекционерами. Там было много интереснейших людей. Любитель и знаток старой Одессы, бывший солист балета, а тогда – художник-декоратор, труженик музея обороны Одессы Антон Антонович Хурмузи. Выдающийся офтальмолог Семен Федорович Кальфа. Купить у него что-то было практически невозможно. Невысокий, плотный, всегда с доброй улыбкой, когда дело доходило до продажи или обмена, Кальфа становился кремнем. Зато много монет – и прекрасных! – попало к нам от директора рубероидного завода Викторова. Я, к огромному сожалению, не помню имени этого порядочного, тихого и очень интересного человека. Монеты он к тому времени уже не собирал, а собирал картины. Монеты он продавал, причем недорого.

Ходили в Общество и Сергей Зенонович Лущик – собиратель живописи, историк одесской литературы, публицист, автор многочисленных книг, собиравший монеты древней Греции, – и его оппонент Александр Семенович Коциевский. Знаменитый бонист, автор первого каталога бон Евгений Николаевич Детилот был всегда таким важным… Я пытался что-то у него выменивать, но тщетно. Зато он виртуозно умел сбить цену на монету, которую хотел купить.

– Ты ж понимаешь, кому отдаешь монету! – говорил он.

Евгений Николаевич прожил 92 года. Он действительно обогатил коллекционирование своими трудами.

Сергей Сергеевич Срединский в общество ходил редко. Вернее, почти не ходил. Но чутье на монеты у него было необыкновенное. Если на пороге общества коллекционеров возникала грузная фигура Сергея Сергеевича, значит, в этот день должна появиться какая-то нумизматическая редкость.

Кто-то называл Самуила Ароновича Бабад­жана легендой города, кто-то городским сумасшедшим. Наверное, правы были и те, и те. Мальчишкой я его побаивался, а когда подрос, почему-то жалел. Заросший бородой, шумный и пыхтящий, возникал он на пороге общества. Карманов у Бабаджана имелось не счесть сколько. И в каждом что-то лежало. Старинные открытки, монеты, иногда редчайшие, иногда никакие, медали, антикварные штучки… Каждый, пробившийся к нему, мог чем-то поживиться. Театральная программка для Вити Корченова, старая польская монета для Коциевского, каталог выставки художников общества Костанди для Викторова или Срединского…

В 1964 году я заканчивал школу. Время было «некошерное», и родители пригласили ко мне репетитора для занятий по физике. Я должен был знать все на голову лучше тех, кто будет поступать в институт рядом со мной. Одним мартовским вечером я занимался с репетитором, и тут раздался звонок в дверь. Я пошел открывать. На пороге стоял невысокий, немолодой человек с усиками. В руке у него была затейливая тросточка с головой собаки на набалдашнике. Увы, «Мастера и Маргариту» прочел я тремя годами позже. Он спросил отца.

– Его нет.

Папы с мамой действительно не было.

– Мне ваш адрес дал Михаил Александрович Зильберман.

О! Я сразу пригласил его войти. Зильберман – это легенда одесской нумизматики. Он редко приходил в Общество. Бегали к нему. Лишь самые-самые избранные удостаивались посещения его дома. Я уже не говорю о том, что сам Мошнягин – великий московский коллекционер, легенда легенд, называл себя учеником Зильбермана. А тут Зильберман, сам, дал адрес папы. Голова кругом идет!

И мы как-то сразу стали говорить о монетах с этим человеком. О русских рублях, о том, какие у нас уже есть…

– Шурик! Мы еще не закончили! – подал голос из другой комнаты репетитор.

Ну, надо же!

Гость заторопился.

– Передайте папе, что я хотел бы с ним встретиться завтра у Зильбермана. Меня зовут Давид Исаакович Мошнягин.

Я потерял дар речи. Наверное, такую же радость, смешанную с почтением, я испытывал за год до того, когда художник Олег Соколов знакомил меня с Булатом Окуджавой.

– В двенадцать папу устроит? – гость явно заметил мое состояние и едва заметно улыбался.

Как! Может! Не! Устроить? Когда! Сам! Мошнягин!

– Устроит! Конечно, устроит!

Он продиктовал мне адрес, телефон и ушел. А я уныло продолжил занятия физикой. Свет померк.

Поздно вечером, часов в одиннадцать, пришли родители. Я ждал их с нетерпением.

– Папа! К нам приходил Мошнягин!

Отец отмахнулся. Мол, ну и фантазии же у тебя. Но я рассказал ему все подробно-подробно!

И о том, что его ждут в двенадцать.

– Но я же работаю, – растерялся папа.

– Подумаешь, а я учусь… – забросил я удочку. Но папа меня с собой не взял. Нет, вы подумайте, какой-то придурок сообщил, что надо «Учиться, учиться и учиться!» – а я из-за этого пропускаю самые главные мгновения жизни!

А папа пришел радостный. Оказывается, у Мошнягина к папе было дело. Он узнал, что папа – коллега с Гевирцем. А Мошнягин с Гевирцем был из-за чего-то в ссоре. Так вот, у Германа Леонидовича были 20 копеек 1924 года, выполненные не в серебре, а в меди. И Мошнягину они были очень нужны. А он хотел предложить Гевирцу на выбор свадебный рубль 1841 года или свадебную же медаль. Но, повторяю, Гевирц и Мошнягин были в ссоре. И Гевирц меняться не захотел. С Мошнягиным. Зато был не против продать свой пробный двадцатикопеечник. Но для того, чтобы Мошнягин узнал, что он, Гевирц, не хочет с ним меняться, написал специальное письмо папе и поставил условие:

– Я продаю тебе медные 20 копеек, а ты показываешь Мошнягину это письмо.

Папа, смеясь, согласился. Письмо он показал. Двадцать копеек выменял на одну свадебную монету и… просто купил другую!

Нет, надо обязательно рассказать про свадебные рубль и медаль. Ведь это история любви с первого взгляда и на всю жизнь.

Будущий император Алек­сандр II в 1839 году поехал в Европу, дабы подыскать себе жену. Немецкие принцессы, представленные ему, не произвели на будущего царя никакого впечатления. И он собрался в Англию. Но вечером, накануне отъезда, Александр пошел в театр и там увидел 14-летнюю принцессу Максимилиану-Вильгельмину-Августу-Софью-Марию Гессен-Дармштадтскую и влюбился. Более того, объявил Василию Андреевичу Жуковскому, сопровождавшему его, что выбор свой он сделал и никуда больше не поедет.

Бракосочетание состоялось 16 апреля 1841 года, и знаменитый медальер Губе сделал эскизы медали и монеты в честь этого события. Можно было бы сказать, что монета и медаль отчеканены «в добрый час», ибо супруги прожили в любви и согласии 40 лет. Если бы… Никто не подвергался таким испытаниям, как они. На императора было совершено шесть – шесть! – покушений. Последнее, ставшее роковым, совершилось за несколько часов до подписания царем первой конституции России.

Да, самое главное: Давид Исаакович Мошнягин сказал папе, что никогда не встречал еще мальчишку, так хорошо разбирающегося в монетах.

Мальчишку! Семнадцать мне уже! Но все равно приятно очень!

Мы получили от Мошнягина приглашение, если будем в Москве… И адрес: Москва, В-49 (зачеркнуто), М-49, улица Донская 12/4 (зачеркнуто), 14, квартира 4.

Сколько раз я доезжал до Октябрьской радиальной, шел по Донской, предвкушая: монеты, монеты, монеты и рассказы о них.

Давид Исаакович родился в Одессе. Здесь же приобрел специальность инженера-электрика связи. Стал собирать монеты, познакомившись с М.А. Зильберманом. Тот не только делился с ним знаниями и опытом, но и особой коллекционерской мудростью. Например, такой:

– У тебя всегда должны быть деньги на редкую монету!

– Обменный фонд обязан быть грандиозным и на все случаи коллекционной жизни…

В свое время Давид Исаакович дополнил этот свод правил своим:

– Коллекция должна быть бесплатной2.

После учебы Мошнягин получил назначение на строительство Беломоро-Балтийского канала. В подчинении у молодого парня были заключенные. Он, как мог, старался облегчить их судьбу. В частности, практически спас родственника С.Я. Маршака, переведя его на посильную работу и подкармливая.

Я не знаю, что собирал Давид Исаакович до войны. Знаю только, что коллекцию продала его жена, едва Мошнягин ушел на фронт. Надо ли говорить, что после войны она сразу стала бывшей женой.

Кстати, воевал Давид Исаакович отменно, был награжден орденами. Из-за тяжелого ранения лишился одного легкого.

После войны он переехал в Москву, однако с Одессой связь не терял. Приезжая, останавливался у Зильбермана. Знал и общался со всеми серьезными коллекционерами. С Александром Семеновичем Коциевским он весьма и весьма конкурировал, ибо оба собирали монеты Северного Причерноморья. Коциевский собирал еще и Польшу. Коллекция была более чем серьезной и любимой. Мошнягин, ­узнав, что во Львове продается прекрасная коллекция монет Польши, рванул туда и за очень большие деньги приобрел монеты. А потом обменивал их на антику у ­Коциевского.

Летом 1965 года, сдав сессию, я ­поехал в Москву. И буквально на второй или третий день позвонил Давиду Исааковичу. Он, узнав меня, пригласил в гости.

Волновался я, конечно. Но все было так здорово. Рабочая комната хозяина выглядела впечатляюще. Огромный старинный стол посредине. Другой стол, письменный, завален бумагами, у окна полки с книгами, и справа, что сперва удивило, огромный платяной шкаф. Как я был поражен, увидев вскоре, что в шкафу этом не вещи, а монеты, уложенные на небольшие квадратные планшетки.

Давид Исаакович любил показывать монеты. А я смотрел и понимал – то, что у него в обмене, в десятки раз лучше нашей с папой, совсем не плохой коллекции.

Что еще поразило – письма на письменном столе. Очень много было израильских. Это было до Шестидневной войны, но все равно связь с Израилем как-то не приветствовалась. Оказывается, Давид Исаакович очень даже всерьез занялся монетами Иудеи. Он даже совершил невероятное – выменял у Сергея Зеноновича Лущика подборку монет Иудеи. Сергей Зенонович был щедрым человеком. Он дарил музеям книги, картины. Но расстаться с коллекционным материалом ему бывало очень трудно. Мошнягин был настойчив.

Коллекция монет Иудеи помогла Мошнягину совершить открытие – по рисункам на монетах он смог определить дату второго иудейского восстания.

Все это он рассказал мне в мой первый визит к нему. Сколько их было потом, этих визитов! И каждый обогащал меня новыми знаниями, пониманием, расширял мой кругозор. Ну, и коллекцию тоже. Потому что Давид Исаакович продавал нам с папой монеты совсем недорого. Я с ним даже один обмен совершил. Отдал юбилейный рубль с памятником Александру III (его называли «лягушонком»), а получил взамен рублевик «молодого» Петра 1704 года.

60-80-е годы были очень трудны для коллекционеров. Вот, что пишет известный писатель и известный коллекционер Кир Булы­чев: «…Началось все в декабре 1969 года. … В Москве начались аресты среди коллекционеров, арестовывали их в Киеве (особенно энергично) и других городах. Кроме, как говорили, Ленинграда. Мне приходилось слышать, что партийным вождем Ленинграда в то время был некий Толстиков, а его референт собирал марки. И когда из прокуратуры пришел список коллекционеров, которых следует арестовать, референт принес шефу письмо с отрицательным комментарием. Вот и остались ленинградские коллекционеры на свободе…»

Но не всем так везло, как питерцам.

До коллекций «на шару» было немало охочих в тогдашних МВД и прокуратуре. Появились высокопоставленные коллекционеры, мечтающие получить готовые коллекции. Одним из таких, говорят, был тогдашний министр культуры Петр Нилович Демичев. Я слышал, что так называемый «процесс четырех» – суд над известными коллекционерами Стельмащуком, Дудкиным, Корчагиным и Хидекелем был инспирирован только для того, чтобы отобрать у обвиняемых их коллекции. Еще бы! Коллекция монет России Юлия Сауловича Хидекеля превосходила любую музейную. Сроки обвиняемым присудили такие, при которых конфискуется имущество. Вот коллекции и конфисковали. А обвиняемых вскоре освободили. По амнистии, что ли.

Впрочем, товарищу Демичеву ничего не обломилось. Вот цитата с московского форума коллекционеров. Пишет некто КООТ: «Волею В.В. Узденикова все, что было конфисковано у Х., лежало в запасниках ГИМ одной группой, так как оба были хорошо знакомы, но поделать ничего было нельзя, видимо, надеялись "на будущее"».

Василий Васильевич Уздеников возглавлял отдел нумизматики Государственного Исторического музея и был честнейшим и порядочнейшим человеком.

Не обошли подобные события и Д.И. Мошнягина. К нему пришли с обыском. Искали драгметаллы. Поэтому уникальные коллекции антики и иудаики особого внимания не привлекли. Зато «увели» множество серебряных монет. Часть, впрочем, со временем вернули. Я это точно знаю из письма Давида Исааковича о том, что вожделенный папой и мной полуторник «семейный» снова у него, и он готов к переговорам. Но что-то сорвалось, и обладателями полуторника мы так и не стали.

В конце 70-80-х судить коллекционеров ­перестали. Зато их начали грабить. Не миновала эта доля и Давида Исааковича. Вот цитата из интервью другого коллекционера, известного писателя, поэта и переводчика Андрея Сергеева:

«У Мошнягина было заказное ограбление. Он был старый больной человек, из дому почти не выходил. Неожиданно среди бела дня открывается дверь, входят в комнату двое. Вы кто такие? Молчат. Связывают его. А монеты просто берут с полочек, стряхивают в чемодан, прямо без перчаток, без масок, ничего люди не боялись.

– А почему, собственно, не боялись?

– Я так рассуждаю. Кто может не бояться, что его будут искать? Кто уже сидит. Значит, по договору с каким-то крупным начальством выпускают блатных на такое задание по свойственной им специализации. Они грабят, причем точно знают, когда прийти, что и где взять. Они очень точно знают, что у него два телефона с длинными шнурами: эти шнуры тут же срезают, и как раз хватает шести метров для того, чтобы его связать. Они знают, какой шкафчик им нужен, письменным столом даже не интересуются. На стенах висят картины дорогостоящие, они берут то, что им заказано. Шкафчик опустошили и ушли.

После этого, по своему неуемному характеру, исходил Мошнягин и ЦК, и МВД, и КГБ. В КГБ его предупреждали, мол, в МВД страшные люди, они могут вас убить, вы и дверьто открываете, не спросив, кто звонит. Вы в опасном положении. А это было время, когда в МВД был во главе всего Щелоков. Мошнягин говорил потом, когда все это дело как-то развеялось: меня ограбил Щелоков».

Часть античных монет из коллекции Д.И. Мош­ня­гина позднее была заявлена лотом на аукционе Сотбис. Поднялся шум. Монеты сняли с торгов. Но, увы, так и не вернули.

Еще у Давида Исааковича была коллекция советских монет, в том числе очень редких и пробных монет СССР. Мошнягин и его коллега-

нумизмат Дашевский опубликовали в 1974 году в журнале «Советский коллекционер», №12 основные труды по каталогизации советских монет.

Д.И. Мошнягин был выдающимся ученым в области нумизматики. Его труды о монетах Северного Причерноморья, Иудеи, Советского Союза до сих пор важны и актуальны.

А в заключение… Должно же быть заключение! Вот я и похвастаю. Неизвестный мне автор статьи о Д.И. Мошнягине заключает ее так: «В интернете нашел повесть на сайте Белорусского нумизматического общества, где есть подробные сцены из жизни Мошнягина. http:/skarbonka.ru». Это ссылка на мой роман о нумизматах, персонажем которого стал Давид Исаакович Мошнягин.

 

 

ССЫЛКУ НА ИСТОЧНИК ПРИСЛАЛ БАЗИЛИО

[Михаил Васильевич 46]

Вл. А. Солоухин «Черные доски». Хорошая книга, немного цитат:

       «….Если бы предложить самую редкую, стоящую семьдесят тысяч долларов марку колхознику из нашего села, никто бы не дал за нее и четырех копеек, ибо она давно погашена и с ней нельзя даже отправить по почте обыкновенного письма дочери, работающей во Владимире кондуктором автобуса, или сыну, работающему контролером на тракторном заводе….»

       «……Когда начинается любая коллекция, когда появляется первый коллекционный предмет, возникает горячечное стремление, чтобы предметов стало как можно больше и притом как можно скорее. Меньше всего думаешь, что настоящая коллекция складывается годами и десятилетиями. Хочется составить ее по возможности за три дня.

Потом уж Павел Дмитриевич Корин, показывая мне свою, лучшую в России, а значит, и во всем мире частную коллекцию икон, говорил:

– Это ведь не так просто и требует больших денег. Первый состав моего собрания был другой. А потом происходил отбор. Взамен пяти плохих достаешь себе одну среднюю, вместо трех средних достаешь одну хорошую. Вместо трех хороших приобретаешь одну высшего класса, одну удивительную и прекрасную икону. Мне понадобилось сорок лет, чтобы составить это собрание истинно прекрасных икон. Все деньги, заработанные трудом художника, я вложил в это собрание…….»

       «…..Состав собрания у меня самый первый, и боюсь, что мне трудно будет пойти по стопам пусть и мудрого, пусть и опытного Павла Дмитриевича. Как я смогу расстаться с иконой, хотя бы и средней, если она для меня не просто ее качество, ее выразительность, но и дождь, под которым промок, пока пробирался по проселку, и бригадир, с которым разговаривал, и старуха, у которой выпрашивал, а главное – радость, когда вез находку и привез домой…..»